Автор: _breakaway
Бета: Word 2007
Фандом: Реборн
Пейринг: все TYL. 33V (Рёхей/Вайпер), 33V87 (Рёхей/Вайпер/Хана), 1869 (Кёя/Мукуро) последнее размыто
Жанр: романс, ангст,
Рейтинг: PG-13
Размер: 5 363 слова
Состояние: оно дописано
Предупреждение: ООС. АУ. POV-Вайпер. Не бечено. Что-то с временной аркой
Дисклаймер: (с) Амано Акира
Размещение: с разрешения автора, если оно вам надо
От автора: написано для тёплый чуд.
От автора 2: самые странные пейринги рождаются в ролевых (с) И еще, автору нравится верить в то, что Вайпер – парень. Не пытайтесь искать связь с каноном. Все – дикий фанон и АУ
От автора 3: Тайгер, спасибо тебе большое
Читать дальше?0.
Новая квартира – что может быть лучше?
Новая квартира в старом районе – что может быть лучше?
Новая квартира в старом районе за счет Рёхея – что может быть лучше?
- Вылезай. Приехали.
Хлопает дверца машины, и я выбираюсь из салона.
Закат всегда раскрашивает улицы в светло-розовые цвета. Задираю голову, разглядывая из-под капюшона место, выбранное Рёхеем. Место неплохое. Здесь тихо и спокойно, и тишина не давит, наоборот, приглашает замолчать, когда ступаешь на ее территорию.
Дома в три этажа точными копиями тянутся друг за другом, теплое солнце управляет тенями, отбрасываемыми на светлые стены. Балконы узенькие, цветы в горшках, белье, застывшее яркими пятнами на тонких прутьях.
Рёхей пропускает меня вперед, придерживает за локоть, направляя к нужной двери. Ключи мои лежат в кармане его джинсов. В его кармане. И я поворачиваюсь. Три ключа и металлическая монета – таких связки две. Есть брелок: синяя боксерская перчатка в обрамлении серебряных полос – подарок Рёхея.
Открываю дверь и довольно улыбаюсь. На стенах фотографии, никаких лиц. Стены – бежевые, серые – таким бывает песок на пляжах каких-нибудь островов в океане, принадлежащих мировым бизнесменам. Пляжи эти обычно закрыты для всех, и если не дождь – то песок светлый, чистый и без следов.
Первые секунд десять кажется, что глаза растворяются в этих оттенках.
Поворачиваюсь к Рёхею, и взгляд цепляется за оранжевые английские буквы на его футболке.
Нет. Просто здесь нет ничего, что будет резать глаза, потому что песок мы любим. Песок на стенах, в стенах, на полу – всюду, он напоминает о море. Мне бы хотелось съездить к морю.
- Две спальни, две ванные комнаты, совмещенные кухня с гостиной и тренажерный зал. Небольшой балкон, вот тут. – Рёхей показывает рукой на дверь из стекла и дерева, сливающуюся по цвету с диваном-шоколадом, разбавленным молоком, выделяющуюся на фоне мокрого песка стены: в гостиной часть, отведенная под кухню – бежевая, сама гостиная – прозрачно-серая. Глаза не должны уставать от такого контраста, цвета играют множеством оттенков, перетекая друг в друга.
Я опускаюсь на диван. Рёхей присаживается на корточки напротив меня, тянет назад капюшон, и тот соскальзывает с головы. Все вещи, которыми я закрываю глаза (от очков до капюшонов и бейсболок) Рёхея не жалуют. Впрочем, у них это взаимно.
- Ты как?
Иногда я не замечаю, как он активирует коробочку.
Знакомое тепло касается висков, и я наклоняюсь.
Всего бы этого не происходило. Всего бы этого не было.
О том, что я жив, знают еще два хранителя Вонголы, не считая Рёхея.
Рокудо Мукуро и Хибари Кёя. Рёхей им верит. Если верит он, должен верить и я.
Остались только мы с Лал – остальные аркоболено мертвы. Не знаю, как живет Лал, но моя жизнь полностью в руках Рёхея.
- Нормально я. А ты – как?
- Хорошо.
1.
Не хочу умирать.
- Номер я достал. Правда, не понимаю, зачем он тебе. В поклонники бокса заделался?
Тони хороший парень. Денег никогда не берет, но помогает всегда, стоит только набрать ему и бросить в трубку короткое: «Нужен». Он мне не друг, и сам это знает.
Я считаю, что любой связи нужно искать объяснение, а для любого нового знакомства нужен повод.
- Нет. Мне не нравится бокс. Но на нем можно заработать.
Повод может стать пропуском в будущее, которого сейчас я лишен. Не люблю возвращаться в прошлое, но ничего не остается, когда проклятье разрушает ничтожное тело, важную для души оболочку. Не сложно терпеть боль и не страшно задерживать дыхание, страшно один раз заснуть и не проснуться. Сейчас думать об этом легко. А когда Фонг не случайно столкнулся со мной в торговом центре перед отъездом в Китай, наверное, угостил латте на месте и со смазанной улыбкой сказал, что Скалл ушел, не выдержал, вот тогда и пришел страх. Мерзкое чувство, лишенный контроля холод, сетками, одна на другую, собирающийся в каждой клетке тела.
Можно иметь миллиарды, создавать реальности и править в них, можно смеяться над человеческой глупостью и с умилением наблюдать, как жизнь покидает город всякий раз, стоит солнцу уйти за крыши выстроенных за последнее столетие жилых домов, и тьма опустится на бульвары и проспекты, заполняя собою каждую трещину испещренных пожелтевшими листьями улиц. Можно потерять все это за несколько дней. И деньги не помогут, «частный случай» не рассмотрят и частные клиники.
Тони поднимается из-за стола. Я провожаю его взглядом.
Бумажка с номером человека, способного мне помочь, лежит под блюдцем. Не спеша допиваю кофе, вытаскивая из кармана телефон.
Сохранение жизни – чем не повод для свидания с прошлым?
2.
Сейчас приступы случаются по расписанию. В два часа дня или в два часа ночи, раз в сутки, семь раз в неделю, бывает, реже. Болезнь не прогрессирует, возможно, Рёхею действительно удалось приостановить ее, а приступы – ничего, пережить можно. Переживу.
Сначала из тела испаряется вся сила, словно открываются клапаны, и она быстро покидает оболочку, выходя на свободу. Потом воздух, собираясь в легких, вырывается сквозь те же клапаны, и тогда темнеет в глазах.
Рёхей рядом. С тех пор, как время стало неизменным, и выработался негласный цикл, он контролирует мое самочувствие. Обнимает, где бы мы не находились, и я вижу свет, исходящий от его ладоней.
Сейчас мы стоим на кухне. В квартире прохладно, открыты окна и в Намимори идет дождь.
Я носом уткнулся в плечо Рёхея, и повторяю: расслабься, расслабься, расслабься.
Рёхей не останавливает боль, он лишь притупляет ее, снижает, насколько это вообще возможно, и продолжаться долго это не будет: без иллюзий, последние два года он просто оттягивает мой уход. Последний год я никуда не хочу уходить.
- Эй, Вайп-чан?
Он заправляет мне за ухо темную прядь грязных волос, выбившуюся из невысокого хвоста на затылке.
Он называет меня по имени, сокращает само имя и приставляет глупое «чан» - и меня это не раздражает. Больше не раздражает.
Нет, сначала я, разумеется, бесился, но потом клапаны открылись не в тот момент, бешенство ушло и не вернулось.
Когда ты просишь человека спасти тебе жизнь, а он отказывается брать деньги – возникает вопрос: что ему нужно? Что нужно было Рёхею? Когда все началось, уверен, он сам не понимал, что предложил. Шутки шутками, а мне хотелось жить.
- Что?
- У тебя щеки мокрые. Очень больно?
Улыбаюсь:
- Терпимо.
Поднимаю голову, закрываю глаза. Он целует меня: неспешно и осторожно.
- Я помогу тебе. Но деньги мне не нужны. А отработку еще придумаю. Пока просто будешь рядом, потому что мотаться по первому зову из одной части страны в другую я не собираюсь. Да и не смогу.
То, что Рёхей тогда назвал отработкой, я бы предпочел назвать личной жизнью. Не сразу, но именно ей.
3.
Пламя Хранителей Солнца способно заставить клетки регенерировать. Оно увеличивает и скорость самой регенерации.
Как бы дорого не стоил мне Хранитель, я его получу.
Вонгола остается одной из сильнейших семей, ее не смущают и не останавливают конкуренты. Может, популярность парня, чей номер дал мне Тони, в узких кругах и зашкаливает за высшую отметку, а я помню его пятнадцатилетним мальчиком со шрамом, пересекающим бровь. Все во имя экстрима. Он победил Луссурию.
Что заставило меня искать Сасагаву? В прошлом все равно пришлось копаться, а дело это я не люблю. Сасагава еще школьником одолел Хранителя Варии, а Вонгола на месте не стояла, развивался не только Тсунаёши, его Хранители – его марка. Если я хочу выжить, мне нужно лучшее, что есть в мире. В моем мире мафии, где возглавляет Альянс Вонгола, Сасагава – отличный врач, без особых знаний медицины.
Оттянуть смерть. Глупо это. Глупо.
Игра в бога?
Я просто не готов умирать сейчас.
Он ответил на звонок.
Встречаемся мы на площади в половину третьего дня. Неудобное время, но у него – дела. В моих же интересах согласиться.
Приступы непостоянны, и если повезет, ничего не случится.
Я прячу нос в складках шарфа, а на глаза надвинут капюшон. Площадь не центральная, здесь стоит маленький фонтан, и вода отключена, застыла в мраморной нише мертвым покрывалом. По периметру стоят скамейки, и многие свободны. Оглядываюсь.
Редкие пары, девушка с ребенком. Пожилая дама на соседней от меня скамейке вышивает крестиком по готовой схеме мальчика с воздушными шарами.
Сасагава не опаздывает.
- О. Мы повзрослели. – Он протягивает мне руку, и я пожимаю ее, поднимаясь со скамейки.
- Взаимно.
На нем спортивный костюм: черные штаны и белая куртка. Ладони в бинтах, бинты поднимаются выше, к запястьям.
- Пройдемся. Расскажешь, что случилось.
Не нравится мне это. И дело не в том, что идти придется, хотя это мне тоже не нравится. Тело по-разному реагирует на нагрузки. Не иди слишком быстро – дыхания начнет не хватать, не иди слишком долго – в глазах темнеет, не иди слишком много – потом не сможешь вернуться. Рассчитывай силы. Везде точная математика. С ней я дружу. Но считать деньги приятнее, чем распределять собственную энергию от приступа до приступа.
Рассказываю я медленно. Сасагава слушает внимательно. Через пять минут замедляет шаг, через десять ищет глазами скамейку. Мы отошли от площади и фонтана, вышли в узкий переулок, и здесь явно нет скамеек. Но есть высокие крошащиеся ступени вверх, и если мы по ним поднимемся, рискуем заблудиться, потом что в сети улиц и перекрестков этого города я разбираюсь плохо. Откровенно, никак.
У меня с такими вещами вот как: знаю, делаю, умею и учусь лишь тому, что мне нужно. Заучивать городские карты я нужным не считал.
А еще в глазах темнеет, когда я поднимаю голову и смотрю на лестницу. Вытягиваю руку и шарю по воздуху в поисках опоры. Пальцы натыкаются на что-то мягкое и гладкое, а стены такими на улицах редко бывают. Не в этом районе.
Сасагава подставляет плечо.
- Что, началось?
Я киваю, как-то судорожно сжимаю ткань его куртки. Надо оттолкнуть, надо отвернуться, сползти вниз и подтянуть колени к груди. Зажать зубами ладонь и терпеть. И ни звука. Но улица, грязь. Грязь – неважно. Улица – ничтожество, Вайпер. Сасагава рядом – видит, как оно происходит. Видел столько раз, когда Реборн начинал задыхаться. Почему Реборну не пришло в голову просить помощи у Хранителя Солнца? Или он просил, только ничего не помогло? Почему? Значит, смерть?
Черные ремни и металлические пластины - сверху герб Семьи. Теплый желтый свет. Сасагава не поднимает капюшон, он ладони кладет мне на лоб под ним.
Половина клапанов захлопывается, остальная часть выпускает воздух и силу по очереди, но этого недостаточно, чтобы лишить сознания. Мне только нужна опора.
Руки выбиты из мрамора. Тяжело. Тяжело второй рукой нащупать опору. Даже пальцы не слушаются. Раньше нужно было пытаться. В висках пульсирует черный ветер, сверху греет пламя, и я, кажется, расслабляюсь.
- Я помогу тебе. Но деньги мне не нужны. А отработку еще придумаю. Пока просто будешь рядом, потому что мотаться по первому зову из одной части страны в другую я не собираюсь. Да и не смогу. – Мне понятны слова, сознание даже в состоянии их запомнить. Капюшон приподнимается, я лбом утыкаюсь в грудь Сасагавы. Его руки не дают мне упасть.
- Рядом – это как?
Возвращаемся на площадь. Не помню, как передвигаю ногами, не помню, какого цвета у Сасагавы машина, только в салоне пахнет новой кожей. Сознание возвращается, когда перед глазами проносятся магазины, выстроенные стройными рядами, и фигуры людей за стеклом, замотанные в длинные плащи, спешат в противоположные стороны по своим делам.
- Рядом, - говорит Сасагава, - это у меня дома. В каком отеле остановился? Вещи забрать нужно.
- Ты уже все распланировал?
Он поднимает голову, смотрит в зеркало, и я снимаю капюшон, расстегивая куртку. В салоне тепло, работает кондиционер.
- Я придумываю на ходу.
- Как-то оно экстремально придумывается.
- Иначе никак. Все во имя экстрима.
Ему сейчас, должно быть, двадцать четыре. Он спокойно смотрит на мир и быстро принимает решения.
- А бокс?
Сасагава спускает руки с руля, когда машина останавливается перед светофором на перекрестке.
- Не вышло, - говорит он с улыбкой, поворачиваясь ко мне.
И я называю адрес отеля, в котором номер мой забронирован на Тони.
4.
Если людям давать регистрацию при появлении в моей жизни, как это делается на сайтах, а потом удалять ненужных, отсортировывая их, то сейчас на моем персональном сайте есть три зарегистрированных пользователя: я, Рёхей и Хана.
Хана – это несостоявшаяся девушка. Или даже… Жена Сасагавы?
И я, наверное, восхищаюсь ею. И она мне нравится. И ей всегда можно позвонить или, ни слова не говоря Рёхею, расщедрится на покупку билетов до Италии и отослать ей их в Японию, потому что когда Хана приезжает, я чувствую семью, которой совсем не помню.
Три часа дня.
- По какому поводу переезд?
Небольшую сумку с вещами Хана ставит на пол, разувается, и я сочувственно смотрю ей в лицо, когда она морщится и говорит:
- Не люблю я высокие каблуки.
Хана каблуки не любит, но это не значит, что она не покупает обувь на высоких каблуках. Женской логики я не пойму никогда.
Вообще, понять и не стараюсь.
- Сам не знаю. Мы просто переехали. Ну знаешь, у него бывает: смена обстановки или попытка сбежать.
- Он не любит, когда многие знают, где он живет.
Чем это не попытка сбежать? Я ничего не говорю. Хана просто озвучивает то, что я знаю, но сказать при ней не решусь.
Сумку ее мы оставляем в гостиной на кресле.
Она деловито проходится по квартире, возвращается в гостиную.
- Мне нравятся цвета, - Хана заглядывает в холодильник. – А есть что будем?
Сегодня понедельник. В понедельник Рёхей вернется часов в шесть, притащив пару больших пакетов, заполненных едой и моющими средствами. Выходить в магазин мне без него не рекомендуется. Да и желанием не горю. Выходить в магазин - значит тратить деньги, тратить деньги – отрывать их от себя – значит, думать о заработке, значит, думать о деньгах, значит…
Раз я Хану пригласил, ничего не сказав Рёхею, значит, я должен придумать, чем же нам перекусить до его возвращения.
- Может, пиццу закажем?
5.
Сасагава сказал, что ждет подругу сестры, его подругу тоже.
- Ты – сын приятеля моего отца, которого я впустил пожить к себе, пока дома у тебя не закончится… Ремонт. Ясно?
Я киваю головой и плетусь в ванную. Простудился. Постоянно кашляю и ожидаю приступа с минуты на минуту, но ничего не происходит, и Сасагава, снимая с вешалки пальто, громко говорит:
- Я в аэропорт, буду к пяти.
Он задвигает зеркальную дверцу шкафа, идет до ванной и, постучав, толкает дверь:
- Вайпер, ты слышишь?
Да слышу. Слышу.
- Она поживет здесь. Ты это слышал?
Сидя на бортике ванной, я обе руки засунул под кран, включив холодную воду. Поворачиваю голову, двигая коченеющими под напором воды пальцами.
- Здесь?
Сасагава пожимает плечами:
- Не в отеле же, - именно там.
Этого я не слышал. Прослушал.
Просто у меня неприятно шумит в голове, и вода фильтрует то, что слышать я должен, а что нет. Как нелепо.
Сасагава проходит в ванную. Пальто перекинуто через левую руку, и снова запястья в бинтах. Они вечно в бинтах.
Он просовывает под воду два пальца, качает головой, и опускает ручку.
Вода больше не капает, нечему фильтровать его слова, а в голове моей по-прежнему шум.
- Если, - начинает он.
- Иди уже, - я обрываю его слова, потому что знаю: Сасагава не умеет оправдываться. Не надо даже пытаться. – Один приступ не сделает из меня калеку.
- Я куплю таблетки, - говорит он и выходит из ванной, а потом и из квартиры.
Если Сасагава говорит, что сделает что-то – он делает это «что-то».
Таблетки и пакетики с порошком, обещающим избавить от симптомов простуды, он действительно купил.
До его возвращения я три раза чихнул, один раз чуть не потерял сознание, принял душ, переоделся, сжевал пару конфет и посмотрел отвратительные американские мультики по музыкальному каналу.
Курокаву Хану я запомнил в тот день очень хорошо.
От нее пахнет дорогими французскими духами, волнистые волосы собраны в хвост, и она постоянно отдергивает вниз серую джинсовую юбку. Она не говорит по-итальянски, но я знаю японский. И еще я знаю ее, потому что одна фотография стоит в комнате Сасагавы. И на фотографии – она.
- Так ты друг семьи? – Она протягивает мне стакан с водой и таблетки.
- Вроде того, - таблетки на языке горчат, поэтому я поспешно делаю глоток воды и, держа стакан в руках, оценивающим взглядом из-под капюшона майки оглядываю ее.
Недурно, Сасагава.
Хана поднимает руку, сдергивает с лица моего капюшон, и тот соскальзывает с головы, и я, нахмурившись, переставляю стакан на пол рядом с диваном, прикрывая глаза локтем.
- Не закрывай лицо, когда разговариваешь с женщиной. Курокава Хана.
Поднимаюсь с дивана, отрывая руку от глаз.
Мы одного роста.
- Вайпер.
Крепкое рукопожатие, совсем не женское. Хана недовольно отдергивает юбку.
Черт. Я даже не злюсь на нее. Может, таблетки, которые она мне дала вовсе не от простуды, а какое-то новое успокоительное?
Абсурд.
Я снова опускаюсь на диван, Хана садится рядом со мной, Рёхей на кухне возится с ужином.
Хочет произвести на нее впечатление?
Вообще, он всегда возится с ужином, будь то еда, заказанная на дом из ресторана, или приготовленная им самим в спешке на дому.
- Женщина, - Хана отрывается от разглядывания своих идеальных ногтей, покрытых прозрачным лаком. – Ты с ним спишь?
Она не удивляется вопросу. Поджимает губы, накручивая на палец прядь волос из хвоста.
- Парень, - у нее очень красивая улыбка, - а ты с ним спишь?
Отсутствие ответов и перевод «стрелок» удовлетворяет нас обоих.
- Ужин, - слышим мы из кухни голос Рёхея.
Хана подмигивает мне, я улыбаюсь.
Нет, мы не спим. С ним. Мы – это я и Хана. И глупый вопрос.
6.
Запиваем пиццу колой. И сейчас мне жутко хочется пить, но лень приподниматься. Хана худая, у нее острые колени, и я подкладываю под щеку локоть.
- Ты думал когда-нибудь о детях, оставшихся без родителей?
Хана переключает каналы, я поворачиваюсь, смотрю в яркий экран, и вправо – на полупустую коробку с пиццей.
Мы на полу. Хана облокачивается на большие диванные подушки, а я просто сверху. Голова у нее на коленях.
- Выключи его.
Тянусь за колой и лениво пью это пенисто-пузырящееся дерьмо. А в рекламе говорится: «Без консервантов». Ага. А презервативы – это такие конфеты, которые не имеют никакого отношения к сексу, но тоже – без консервантов, и меня жутко раздражают рекламы.
Хана меня не слышит. Делает вид. Переключает каналы.
- Нет. Я не думал о детях, оставшихся без родителей.
На экране изображение сворачивается в одну полоску, и комната погружается в полумрак. За окном только темнеет, дверь на балкон открыта, и теплый летний ветер играет с полупрозрачными занавесками.
- А ты думаешь о них?
Хана запускает пальцы в мои волосы.
Они, Хана и Рёхей, похожи.
- Иногда. Мне бы хотелось ребенка. Усыновить, наверное.
У нее нет желания продолжать эту тему, и я не понимаю, зачем она подняла ее, но Хана говорит:
- Как ты?
Закрываю глаза. Вспоминаю Хану в серой джинсовой юбке и ее французские духи. Невесомый запах зимы.
- Жив.
Холод. В Италии холодными зимы не назовешь.
Просто пальцы под воду.
- Приступы повторяются?
Хана не знает о том, что это проклятье. Она не знает, что я Аркобалено. И не думаю, что она знает, кто такие Аркобалено.
С ней приятно разговаривать.
- Да.
- А врачи что-нибудь говорят?
Что это не лечится.
Врачи ничего не говорят. Я вру:
- Все хорошо.
Может, я не вру.
Все ведь действительно хорошо. Мы с Рёхеем вместе. Вместе – это просто «вместе».
Хана пальцами зачесывает мои волосы назад.
- Он придет, и пойдем, погуляем.
- А можно?
- Конечно, можно.
Рёхей приятно удивлен. Он обнимает Хану, кивает мне, и пока Хана подогревает ему в микроволновке оставшуюся пиццу и раскладывает принесенные Рёхеем продукты в холодильнике, я переодеваюсь. Майка, джинсы. Хана в шортах и майке. И мы роемся в вещах Рёхея, выбирая ему что-то менее официальное, чем черный костюм и мокасины в тридцать восемь градусов.
Находим джинсы и майку, черные легкие джинсы и белую майку.
- И кеды, - комментирует Хана.
- И кеды, - соглашаюсь я.
Вся моя прошлая жизнь сброшена желтыми осенними листьями. В Италии лето. Жаркое солнечное лето, полное туристов, разного, подтаявшего мороженого и заливистого смеха.
Хана покупает в каком-то магазине позолоченные заколки, тонкие резинки и пару браслетов. Говорит, что это сувениры для подруг, а потом цепляет одну из резинок на мои волосы. Собирает невысокий хвост на улице, прямо перед витриной магазина, из которого она только что вышла. Некоторые пряди небрежно свисают на мое лицо.
- Так лучше, - говорит она, и тоже закалывает волосы.
Мы гуляем, делаем много фотографий и Рёхей обещает завтра же их распечатать.
Хана говорит, что пора домой, когда на табло ее телефона высвечиваются четыре нуля.
Еще час мы сидим в гостиной, разговариваем обо всем: о прошедшем в мае финале Лиги чемпионов и вышедшем недавно автобиографическом фильме, о работе Ханы, о сестре Рёхея, и о клипе любимой группы Ханы, о шоколадном мороженом и скидках в одном магазине, который мы сегодня проходили.
- Нужно будет зайти туда как-нибудь до отъезда.
- А уезжаешь когда?
Хана подползает к сумке, вытаскивает из кармана билеты, и, завалившись на ковер, отвечает:
- Через пять дней.
Мне легко общаться с Ханой, потому что она нравится мне. Потому что она девушка, она красивая, и куча разных линий соединяются в ней в тонкую идеальную фигуру.
И я понимаю, как это глупо, провожая ее в аэропорту, чувствовать, будто из сердца берут и отрывают кусок. Заворачивают его в ткань, сажают в железную банку-самолет и отправляют «на органы», а в кармане даже деньги не согревают пальцы, и вот тогда-то думаешь: «Черт, Вайпер, черт». Нет у меня сейчас в кармане денег за Хану.
Есть мобильник и ключи от квартиры.
- Вы оба, - говорит Хана, обнимая нас с Рёхеем, - чтобы к следующему моему приезду разобрались с тем, что между вами.
- А что между нами? – Рёхей даже очки снимает с глаз.
Я усмехаюсь, отворачиваюсь:
- Хана…
Она прикладывает пальцы к моим губам.
- Мне вот самой интересно, что между вами, - говорит она. – Вайпер, знаешь что… Пообещай…
Мне ничего не хочется обещать.
- Пообещай, что сделаешь.
- Что сделает?
- Не перебивай, Сасагава. То есть. Рёхей, ты. Пообещай, что сделаешь то, что я попрошу. Смс позже скину. Обещаешь?
Рёхей Хане отказывать не умеет.
- Вот и хорошо. Удачи.
Рёхей целует ее в щеку, я целую ее в щеку, обнимаю.
- Удачи, - шепчет Хана.
- И тебе.
Пять дней – четыре приступа, три дневных и один ночной. Хана потом обязательно протягивала мне стакан, полный холодной воды, и Рёхей не сразу расцеплял руки, удерживая меня. Он мог поддерживать и стакан, накрывая мои пальцы своими.
И я этого не замечал, пока Хана не спросила перед отъездом, собирая вторую сумку, полную подарков и новых шмоток:
- Парень, ты с ним все еще не спишь?
Я удивленно моргнул, потом еще раз и еще.
- Нет.
- А пора бы, - она улыбнулась.
Опускаясь на кожаное сидение машины Рёхея, я мысленно прогоняю воспоминания о прошедшей неделе, и обо всех неделях до нее. Вспоминаю стакан и объятия, и то, как этой ночью, после приступа, Рёхей еще долго сидел, удерживая меня на руках, а я дремал, привалившись лбом к его плечу, потому что клапаны, проклятые клапаны, выпустили из тела всю силу, и я даже не мог… Не хотел открыть рот и потребовать того, чтобы он переложил меня в постель и сам шел в гостиную, потому что его кровать я решил отдать Хане, а с больными Рёхей не спорит.
- Вайпер, - он начинает, и обрывает его пришедшее смс-сообщение.
Рёхей умеет извиняться глазами.
А я прощать глазами не умею.
Знаю, сообщение от Ханы. И чтобы Рёхей не сделал и не сказал сейчас, сделано или сказано это будет по просьбе Ханы.
Мне тоже приходит сообщение. Я читаю:
«Удачи. Я в тебя верю».
«Спасибо».
Отправлено.
Я не знаю, во что тут верить.
- Вайпер, - Рёхей спокоен, только.
Поворачиваюсь к нему.
- Я…
- Что она попросила?
Он растеряно кладет руки на руль.
- Глаза закрой.
- Хана попросила, чтобы я закрыл глаза?
- Хана попросила, - в салоне очень душно. Жарко. Душно.
Машина заведена, и я включаю кондиционер.
- Хана попросила?
Рёхей опускает ладонь мне на глаза, потому что закрывать их я не намерен.
Мне любопытно и я кручу головой, пытаясь увильнуть от его руки, потому что когда так резко и вдруг темно – у меня начинает болеть голова.
- Сасагава, она попросила меня убить, да? И ты решаешься? Как жаль, а я ведь почти полюбил ее, - вздыхаю я притворно. А потом затыкаюсь. Ладонь Рёхея соскальзывает вниз, с глаз на подбородок и от него на шею, к затылку, и он наклоняется. Наклоняется ко мне, и прядь волос из идеального хвоста, собранного Ханой сегодня утром, выбивается и падает на щеку. Прямая тень. Рёхей второй рукой отводит прядь мне за ухо. Кажется, я тянусь ему навстречу?
- Хана попросила, - выдыхает он мне в губы, - поцеловать тебя.
И я открываю рот. Хочу сказать, но он не дает.
Рёхей целует меня раньше, чем я успеваю прокомментировать желание Ханы.
Какое правильное желание, думаю я, когда, вернувшись домой, Рёхей отключает мобильник.
Он откладывает телефон на стол, и я пью холодную воду из пластиковой бутылки.
- Ты, – я вытираю рот рукой, – пить будешь?
Он кивает. И я снова подношу горлышко бутылки ко рту, делаю небольшой глоток.
Два шага.
Он осторожно обнимает меня, размыкает губы. Воды совсем немного, но она все равно стекает по моему подбородку, капает на рубашку Рёхея.
Удачи, думаю я, засыпая в кровати Рёхея.
Спасибо, Хана, думаю я, кончиками пальцев касаясь плеча Рёхея, поворачиваясь на бок.
То, что я называю его давно Рёхеем, а не Сасагавой, тоже о чем-то говорит. Наверное. Не важно. Я просто хочу спать.
Я уже сплю.
7.
Если Рёхей хочет выпить – выпивает он в компании Кёи. Если пьет Кёя, Мукуро всегда остается трезвым.
Может, нажраться на пару с кем-то – это и есть «дружба». Сегодня ты подставляешь стакан или наливаешь «другу» водку, а завтра подставляешь ему плечо, или поднимаешься на ноги, цепляясь за его протянутую руку.
Все может быть, но как оно может быть, я не знаю. У меня нет друзей. Я потерял номер Тони, и не жалею об этом. Мои подруги – новые купюры, лежат сейчас в банках, разбросанные по разным странам. И они так далеко. И они не нальют мне водку. А еще я не пью.
Сегодня Рёхею наливаю я. Сегодня Реборн оставил не только Семью. Точнее, жизнь оставила Реборна.
И мне немного жутко. Слухи-слухи-слухи. Какая хорошая вещь – слухи. Их ненужно оплачивать. По слухам я мертв.
- Вайп-чан, - я протягиваю Рёхею бутылку: у нас нет водки, есть вино. – Не хочу напиваться, - он поднимается со стула, выходит на балкон.
Я разглядываю бутылку, всматриваюсь сквозь темное стекло в ее содержимое, пока не начинают тупой болью реагировать глаза.
Рёхей никогда не скажет, что чувствует - другим. Его поведение в Семье – игра, а Вонгола – большой театр, и он неплохо вжился в роль Хранителя Солнца. Солнце ведь всегда будет светить. Даже если оно скрыто тучами, или где-то приходит ночь, солнце все равно горит ярким огненным шаром. Иногда его свет опаляет. Реже – сжигает. Чаще – греет.
Я обнимаю Рёхея не потому, что мне жаль его. Мне не жаль. Солнце согревает меня.
Я не могу думать о том, что мне приятно это, потому что мне приятно, и мне страшно. Страшно последовать за Реборном, страшно знать, что солнце потухнет, страшно ждать смерть.
Плачу я беззвучно. Я – плачу, а Рёхей успокаивает меня. Все должно быть наоборот.
Но Рёхей не умрет. Рёхей – Солнце. Солнце вечно. Со смертью солнца придет темнота, и не будет жизни, она никому не понадобиться, все будут мертвы. Одно солнце.
- Сасагава, - я отшатываюсь от него, обшариваю взглядом его лицо. Спокойное лицо и теплая улыбка. Солнце.
- Все будет хорошо, - шепчет он, снова привлекая меня к себе. – Слышишь, все будет хорошо.
- Я не умру?
- Нет, не умрешь.
Чувствую, как он сдувает с моих глаз челку.
Я прислушиваюсь к шуму улицы. Детскому далекому смеху.
- Обещаешь?
Глупый вопрос. Закрываю глаза. Считаю: раз, два, два.
- Обещаю.
Три и три.
Я не благодарю людей. Никогда не делаю этого вслух.
Но Рёхей не человек. Он мое Солнце, и пока свет его направлен на меня, я могу жить.
Я. Могу. Жить.
Простая мысль. Как ветер и смех. И улыбки, много улыбок и воздушных шаров.
- Спасибо.
8.
Людей так много.
У всех разные голоса. И каждый второй мне не нравится, и я бы заткнул уши.
Уши я не заткну. Неудобно одной рукой это сделать, но вот повиснуть на руке Рёхея можно.
- Что?
Он не смотрит на загорелые ноги блондинки в короткой юбке, идущей перед нами. Он не слушает людей, просто пропускает их слова сквозь себя. Он бы сам молчал, но смотрит сейчас обеспокоенно.
- Вайпер, приступ?
Приступ? О нет, что ты.
Я даже вытаскиваю из кармана мобильник. Не то время.
Не тот приступ.
- Может, домой?
Вообще, я жадный.
Я жадный и больной.
И когда Рёхей вытаскивает меня прогуляться, я чувствую взгляды, которыми прожигают его, которых удостаивают меня, и злюсь. Может, не злюсь.
Не злюсь, когда очередная кукла с блестящими губами отворачивается от него, от нас.
Может, я действительно лишаю Рёхея нормальной личной жизни. Нормального секса там, с одной из длинноногих европейских красоток. Такие мысли я затрагиваю поверхностно. Рёхей не жалуется – железная логика – все в порядке. Когда я умру… Стоп. Если я умру, женится он на Хане, и не надо всяких баб в копилку, это не в его стиле.
Если подумать. Что в стиле Рёхея? Экстрим? Экстрим – это как татуировка, где-то ее демонстрируешь, а где-то закрываешь одеждой. Он смотрит дома бокс, встает на беговую дорожку, но в нашем мини-спорт зале нет груши. И нет перчаток в квартире. Одна единственная и то на брелке.
Хлопаю по карманам и спокойно выдыхаю, нащупывая связку с ключами в заднем кармане джинсов.
В стиле Рёхея выставлять себя идиотом в компании и серьезным, совершенно другим человеком наедине с кем-то. Я знаю это, и многое другое, потому что сплю с ним в одной кровати. Потому что он активирует коробочку, и я живу. Он редко звонит Кёко, сестре, но часами набирает ей электронные письма, постоянно стирает, переписывает, сохраняет. Он говорит родителям, что встречается с очаровательной итальянкой, и Хана подтверждает его слова, когда заходит в гости к Кёко, до сих пор живущей с родителями.
Мне не нравится быть итальянкой. Об остальном думать лень.
9.
Мне не нравится быть итальянкой, но меня устраивает то место, которое я занимаю в жизни Рёхея. Точнее то место, которое я позволил ему занять, устраивает нас обоих.
Десятый Вонгола оставил Семью.
Глупый ребенок в десятилетнем прошлом выронил Базуку, и все пошло на перекос.
Возможно, Вонголе дали шанс где-то наверху.
Рёхей не был первым хранителем, отправившимся в прошлое. Вообще, я напрочь не понимаю бестолковых детей. Не думают же они, что сделают то, что не удалось провернуть им повзрослевшим?
Но дело не в этом.
Я думал, помру, пока Сасагава шастает с помолодевшей семьей.
Я хоронил себя, когда понял, что смс, отправленное на номер Рёхей не дойдет до адресата, потому что номера такого больше не существует.
А еще меня скручивало от боли, и я злой кусал запястья, а по телефону Хана шептала, что все будет хорошо, и я слушал ее голос и зажимал рот руками, а потом голос ее терялся, становился помехами на общей волне тишины, и все плыло перед глазами. Приходила темнота, и тогда можно было думать, что все это ночь и сон, и Рёхей вовсе не нарушает обещание, он рядом, можно протянуть руку и прикоснуться к нему. Я протягивал руку. Я трогал пустоту и не просыпался.
10.
В Италии половина пятого утра. В Японии день.
Меня вырубило сразу после приступа. В спортивных штанах и майке, мокрой от пота, с грязными волосами, плохо собранными в хвост, с сереющей кожей и мазками темной туши под глазами, растрепанный, я стоял под дождем в пустом школьном дворе и ни черта не понимал; а меня грело тепло знакомых рук, я дышал забытым запахом, а рядом на асфальте валялась розовая труба. Я ее помню. Я и Рёхея помню.
Школа. Намимори. И идет дождь. Мне холодно, и я хочу спать. Мне хорошо.
Сколько дней мы не виделись? Три? Четыре? Больше? Я не помню.
И мне приятно. У Рёхея есть повод вернуть меня. У меня есть повод остаться рядом с ним. Все ведь происходит не потому, что мы чувствуем что-то, мы просто обещали. Он обещал мне.
Я. Не. Умру.
- Не умру же? – Переспрашиваю, когда он закутывает меня в свой пиджак.
Замирает. Смотрит недовольно.
Рёхей хмурится, а я прячу лицо от мелких капель дождя в складках его футболки. В ушах снова шум, но шум не от боли. Мне нравится, как вода сталкивается с землей. С нами.
- Нет. Я же говорил. Вайпер…
Я знаю. Я часто задаю этот вопрос. Может, я просто боюсь.
- Черт, - я жмурюсь. – В это время у меня денег меньше.
Рёхей улыбается: узнает - за руку тянет меня со школьного двора, к машине, оттуда гудение радио, и пятнадцать минут: маленький город Намимори, маленький, не большой, как Рим или Милан, пятнадцать минут – и мы дома. Новая квартира, старая мебель.
Не хочу думать о том, что я другой сейчас в будущем. Не хочу думать о том, что может случиться с Рёхеем, если тот, подросток, оступиться в нашем времени.
Не хочу и не думаю.
Повод-пропуск в будущее вернул меня в прошлое. Рёхей больше не говорит об отработке. Он может не помнить условий, на которых мы сошлись, чтобы я думал, что он забыл. Но он помнит, это же Сасагава.
Мне жаль, что я не могу позвонить сегодня Хане, ведь ей всего пятнадцать, и она снова не знает меня.
В Намимори дождь.
А меня обнимает Солнце.